Космос за дверью. Рассказы и повести - Сергей Глузман

Прасковья вцепилась Тереньеву в рукав, дернула его на себя и потащила по улице.

– Сховаться тебе надо, доктор, – истерически шептала она ему на бегу. – Если он тебя найдет, точно убьет. Уходи куда-нибудь.

Этой же ночью Терентьев пришел в буддийский монастырь, который еще с незапамятных времен основал на Алтае учитель Лхамо. Его обрили наголо, переодели в оранжевые одежды, дали другое имя. С этих пор его звали Кадиша. А Терентьева Василия Васильевича с этого времени нее стало.

Много позже, размышляя о своей жизни, лама вспоминал и этот день. Он пытался понять, послало ли ему провидение этого человека, чтобы он вступил на путь постижения истины? Послало ли проведение революцию в Россию, чтобы он, бывший доктор Терентьев отправился в монастырь. Должен ли он быть им благодарен за это?

Однако на эти вопросы не было простого ответа, как нет простого ответа на буддйский стих:

Речь и молчание оба греховны.

Как избежать того и другого?

– Да, – продолжала между тем старуха. – Ты тогда не струсил, – она помолчала немного. – А я вот за него просить пришла. За Софонова. Раньше никогда бы не пришла, а сейчас пришла. Столько уж лет прошло, нет у меня на него больше зла. В гражданскую его убили. Ты, может, этого не знаешь, ты уже в своем монастыре жил. А его, значит, убили. На краю Камышовки, у церкви бой был с белыми. Он из пулемета столько народу положил – ужас, а его потом снарядом и накрыло. Да, – она помолчала немного. – Только он здесь еще. Не ушел он никуда. Здесь и остался.

Лама поднял глаза на старуху.

– Ты не удивляйся, – сказала она. – Такое бывает.

– Да, – тихо сказал лама. – Бывает.

– Помоги ему, – сказала старуха. – Мы скоро уйдем, а он останется. Не по-божески это. Да и не по-человечески.

– Хорошо, – ответил лама.

– Вот и слава богу, – сказала старуха – Спасибо, что не отказал. Он в старой школе, что в войну с немцами разбомбили. Там его видели. Сначала дети говорили, будто там привидение бродит. Я раньше не верила. Потом пошла – точно он. Страшный – ужас. Помоги уж.

– Хорошо, – ответил лама, – попробую.

2

Ночью, хрустя сапогами по голубому снегу к старой школе подошел человек в длинном тулупе. Он внимательно оглядел освещенное призрачным лунным светом, полуразрушенное здание, нашел темную дверь без ручки, постучался.

– Кто? – раздался через несколько минут голос из-за двери.

– Доктор, – ответил пришедший.

Дверь отворилась. В дверях, в желтом пятне электрического света, стоял худой, небритый мужчина в кожаной куртке. Сухая желтоватая кожа осунувшегося лица и лихорадочно горящие глаза выдавали у него какую-то длительную, изнуряющую болезнь.

– Вызывали, голубчик? – спросил доктор и улыбнулся.

– А вы кто? – недоверчиво спросил мужчина.

– Доктор, – ответил пришедший. – Вы ведь Сафонов Петр Николаевич? —

– Сафонов, – сказал мужчина, внимательно разглядывая доктора. У доктора было круглое, добродушное лицо, маленькая бородка и седые волосы ежиком.

– Терентьев Василий Васильевич, – отрекомендовался доктор.

– Терентьев? – недоверчиво переспросил Сафонов в упор глядя на доктора – Знаю я одного Терентьева, – сказал он угрюмо. – Только тот помоложе будет. Оружие есть?

– Господь с вами, – сказал доктор – Зачем же мне оружие. Я же не на охоту собрался.

– Время сейчас такое, – ответил Сафонов.

Они зашли в небольшую подвальную комнатку, с маленькими окнами и обшарпанной мебелью. Под потолком комнаты горела лампочка без абажура.

– Ну, голубчик, на что жалуетесь? – спросил доктор, снимая тулуп и потирая застывшие на морозе руки.

Сафонов долго молчал и наконец проговорил:

– На жизнь.

– Ну, батенька, – улыбнулся доктор, – тогда вам надо не ко мне, а к священнику. Я, знаете ли, больше по разным болезням специализируюсь. А насчет жизни – это, пожалуйста, в церковь.

– Я в бога не верую, – хмуро сказал Сафонов. – В церквях мы дома культуры организуем. Чтобы народ просвещался.

– А куда же тогда священников денете? – поинтересовался доктор.

– К стенке, – ответил Сафонов.

– Интересная мысль, – хмыкнул доктор. – А кроме, как на жизнь, еще какие-нибудь жалобы есть?

– Есть, – Сафонов резко обернулся к Терентьеву. – Скажите доктор, где красные, где сейчас проходит линия фронта? После контузии я оказался совершенно отрезанным от всех событий. Город словно вымер. Иногда мне попадаются какие-то люди, но они сразу исчезают, – он говорил быстро с болезненным волнением. – Что произошло? Я знаю, что я болен. Я был тяжело ранен. Но не на столько же, чтобы вокруг себя ничего не видеть. Объясните мне, доктор, что происходит?

– Сначала я должен вас осмотреть, – мягко сказал доктор, внимательно оглядывая Сафонова. – Конечно, вы больны, голубчик, – произнес он задумчивым тоном, отворачивая полуоборванный лоскут кожаной куртки. Из-под лоскута торчали обрывки человеческой кожи и белая кость. – Но я думаю, что все поправимо, – продолжал он, разглядывая дыру в голове Сафонова размером с кулак, покрытую по краям черной от запекшейся крови коркой. – Все ваши раны, я думаю, со временем заживут и затянутся. А сейчас хорошо бы вам обстановочку сменить. Побыть где-нибудь в другом месте, поразмыслить на досуге. Тогда и в себя придете. Тут больше никакого другого средства я не вижу.

– Вы что, доктор! – воскликнул Сафонов. – Как отвлечься? Вокруг революция бушует. Пока на свете есть хоть одна контреволюционная гнида, я должен воевать. Вы же знаете, скоро будет коммунизм. Вот там и отдохнем, там и расслабимся, – продолжал он неестественно громким голосом. – А сейчас воевать нужно. Вам этого, конечно, этого не понять. Вы, видно, человек не сознательный. Но поверьте мне – не то сейчас время, чтобы по кустам отсиживаться. При коммунизме все и отдохнем.

Доктор вздохнул.

– Я, знаете ли, от последних, новомодных теорий весьма далек, – произнес он, словно извиняясь. – А что же, по-вашему, будет при коммунизме?

– О, доктор! – воскликнул Сафонов. – Представьте себе картину. Приходите вы, значит, в магазин. Там всего полно. То есть все, чего душе угодно. Шоколад, водка, самогон всех сортов. Ружья любого калибра. Сапоги, валенки, пирожные, какие угодно. Словом все, что хочешь. И все – абсолютно бесплатно – бери, сколько пожелаешь. Что унесешь, все твое.

– Интересно, – усмехнулся доктор. – Я бы, честно говоря, такого бы себе никогда представить не мог.

– Потому что вы еще несознательный, – сказал Сафонов. – Но со временем поймете. Обещаю. Учиться пойдете, постепенно во всем разберетесь.

– Ну а с женщинами как же? – спросил доктор – Любовь и все прочее. Этого же в магазине не возьмешь.

– И с женщинами так же, – ответил тот.

– Это как же? – улыбнулся доктор – Бери, какую захочешь?

– Конечно, – воскликнул Сафонов. – Вы подумайте сами. При коммунизме все равны. Богатых и бедных нет. Все одинаковые. Все друг на друга похожие. Все умные, красивые, здоровые. Поэтому совершенно без разницы, кто с кем будет. А значит, и выбирать никого не нужно. Кого первого увидел, того и взял. И при этом абсолютно уверен, что не ошибешься. Потому что именно это и есть самое лучшее. Ведь все равны, все похожи. Что с одной, что с другой все едино. И если ты даже свою женщину с какой-нибудь другой перепутаешь, то никто не заметит, потому что все – красавицы и сознательные коммунистки. Понимаете. У нас, доктор, уже все продумано. Мы уже на партячейке все обсудили и решили. Это будет сплошной праздник.

– Да, – задумчиво сказал доктор. – У вас прямо царство божье получается.

– Как хотите, так и называйте, – ответил Сафонов. – Только бога там никакого не будет. Мы уж как-нибудь сами разберемся.

– Так и что же вам мешает? – поинтересовался доктор.

– Ничего не мешает, – сказал Сафонов. – Вот все контру перебьем и заживем себе в удовольствие. Только где же все, доктор? – спросил Сафонов вдруг изменившимся голосом. – Где наши? Я один совсем. Что происходит, ответьте! Вы откуда пришли? Куда все остальные делись?

– Я обычно откуда, – успокаивающим голосом произнес доктор, – прямо из дома. А другие… другие ушли уже.

– Да куда же? – чуть не закричал Сафонов. – Куда же все исчезли?

– Вы, батенька, только не волнуйтесь, – сказал доктор. – Трудно так на пальцах объяснить, куда они исчезли.

– Ну не на пальцах, – воскликнул Сафонов. – Как хотите, так и объясняйте. Я пойму, я грамотный. В Самарском университете учился, на юриспруденции, пока жандармы не забрали за революционную деятельность. Говорите же, наконец.

– Ну, раз вы грамотный, – сказал доктор, усаживаясь в кривоногое плюшевое кресло, и глядя уже на Сафонова снизу вверх, – тогда расскажу я вам одну историю.